ГЛАЗА - ТОРЧКОМ, А САМА - МОЛЧКОМ

Кузька про свой давниш­ний сон и не вспоми­нал года два. Ну, приснилось и приснилось. Мало ли ему разного-всякого снилось? Но этот сон и вправду какой-то чудной был. А вспомнить его пришлось из-за горя-беды, какая Кузьке нежданно выпала. Поехали мать да отец родню навестить, а Кузьку да Лизутку на соседку Акимовну оставили. Та к ним сама в избу пришла да три дня и прожила, пока родителей не было. Поесть им с сестренкой готовила, за малой Лизуткой приглядывала. А как за той не глядеть, ежели той и четырех лет нет? Мало ли, куда залезет? За самим Кузькой присмотру не требовалось: ему буду­щим летом семь годков исполнится. Ему-то нянька без надобности.

А сон тот, давешний, сам собой вспомнился. Уж все обещанные сроки выш­ли, а мать с отцом все не возвращались. Другой день мело на улице шибко, и бабка Акимовна изохалась-исстоналась: кабы в дороге беды какой не случилось, кабы лошадка с дороги не сбилась, кабы не сгинули в снежной круговерти?!. И чего стонет, душу рвет? Лизутке-то чего? Наелась-напилась да и спать улеглась, а у Кузьки все сердце изболелось. Сидел он у окна, глядел на белый снежный туман да слушал, как вьюга воет-рыдает. И тут сон тот вдруг вспомнил... Да ясно так, словно только вчера тот привиделся.

А приснилось Кузьке тогда, будто собрался он из своей избы на улицу бежать. То ли с ребятишками играть наладился, то ли еще по каким делам? Вот он дверь из дому отворил да через порожек на крыльцо и переступил. А с крыльца-то глянул — обомлел... Нет родной деревни!.. Вовсе нет ни домов, ни деревьев — ничего... А кругом дома далеко-далеко — только поле. Спелой рожью колосится, на солнышке переливается. И по полю тому идет к дому женщина. Лица ее Кузьке не видать, потому как далеко она еще от него. Но приметно, что немоло­дая она годами-то, но и не старая.

Оглянулся Кузька на свой родной дом, а дверь отворена. Только сеней в избе, вроде, вовсе нет, сразу стол да лавка видны. А на лавке мать с отцом сидят, нарядные, красивые, будто на праздник собрались или в гости наладились. Хо­тел Кузька у них спросить, куда это они нарядились, вот и собрался через поро­жек в избу ступить, и тут ка-а-ак избяная дверь сама собой захлопнется!.. Прямо перед Кузькиным носом. Да еще с таким грохотом!.. Оглянулся Кузька: где баба чужая? А та уж ближе подошла по полю-то. Но все равно лица не видать. И так у Кузьки что-то сердце защемило — хоть плачь!..

Вот и весь тот сон. Глупый какой-то. И почему это он Кузьке теперь припом­нился? К чему?.. Только через два дня узнали в деревне, что с родителями в ту ночь сталось. В метели они заплутались, дорогу потеряли. Когда их сыскали, уж оба далече были. Так далече, что и не воротишь!.. После похорон собрались в Кузькин дом сродственники и давай судьбу сирот решать. А сиротами, выходило, и были — сам Кузька да Лизутка-сестра.

Лизутке гостинцев понасовали, игрушками задарили — та и успокоилась. А у Кузьки все сердце исстрадалось: как теперь без отца-матери жить-то? Что срод­ственники решат? А порешили так: Лизутку к себе в семью жить заберет мамки­на сестра, у нее своих-то ребятишек — трое. А уж Кузьку пусть другой кто берет!.. Только отчего-то никто Кузьку брать не захотел, даже на дом да хозяйство не поглядел. Потому и приедет сюда, в родной Кузькин дом, какая-то тетка Дарья. С нею Кузька и станет проживать. Что это за тетка Дарья была — Кузька не знал и никогда не видал. Ну, он и попробовал сродственников уговорить их с Лизут- кой-то не разлучать. Пусть, мол, и Лизутка станет в доме с этой самой теткой Дарьей проживать. Вместе-то им способнее.

И только тут Кузька узнал, что тетка Дарья с детства глухой да немой была. Это уж потом в ней слух потихоньку нарождаться стал, а язык так говорить и не навык. Потому и не может она сразу за двумя ребятишками-то ходить, да еще в поле-огороде работать, да по дому поспевать, да скотину содержать. С одним бы Кузькой вряд управиться. Значит, нечего родню и уговаривать!.. Лизутке из род­ного дому так и так уезжать, а уж сам Кузька пускай к убогой тетке Дарье прилаживается, чай не маленький.

Тетка Дарья поначалу Кузьке не глянулась. Платок на голове по-старушечьи завязанный, платье черное, старое, как у нищенки, глаза — торчком, а сама — молчком! Нет, не глянулась она Кузьке. Уж больно глаза у тетки Дарьи были пронзительные да печальные, словно она не языком, а этими глазами разгова­ривать пыталась, что языком-то не получалось.

А первый раз Кузька ее разговор услыхал — чуть со смеху не прыснул. Гово­рила она так, словно у нее весь рот орехами набит был. Али язык опух да во рту не помещался. Себя она так назвала — «Тотя Татя» Это значит — тетя Дарья. А как Кузьку раза два «Тутя» назвала — он так ей в глаза глянул, что та больше никак его не звала. Она, тетка-то, глазами своими больше понимала, чем многие головой. Это уж Кузька сразу смекнул.

Взялась тетка Дарья за домашние дела сразу, за помощью али подсказкой к мальчонке не обращалась, ну, Кузька и порадовался. А чего? С расспросами да поучениями не пристает. Поит-кормит — и хватит с нее. До лета прожил без особых хлопот. А какие у него хлопоты? Как на улице потеплело — то с ребятиш- ками-друзьями играет, то на солнышке весеннем загорает. Домой только поесть да поспать и придет. Какое ему дело до теткиных хлопот? Ну, видел он, как она со скотиной управляется. Как в огороде копается. Главное, что ему не мешается да с попреками не пристает — и то ладно!

И тут в самом начале лета угораздило его босой ногой на ржавый гвоздь напороться. Больно было — хоть плачь. Ну, водичкой ногу промыл, к ране подо­рожник приложил да старой тряпицей и завязал. А нога возьми да и начни опухать. К вечеру уж не мог на нее и встать. А тут и голова трещать начала, жаром тело обдало. Тетка Дарья, как все увидала — сразу поняла. Лечь в постель заставила, ногу размотала и... заплакала. Плакала она тихо, без причитаний. Но от ее слез Кузьке даже самому себя жалко стало. Потом тетка Дарья ему ногу чем-то промывала, потом на свечке ножик калила да ногу резала-ковыряла. Кузька не помнил: орал он или нет.

А потом начался не то страшный сон, не то жуткое видение. То он видел себя на постели, то на лугу, то на речке, а то и в темном холодном погребе. Очнулся он от этого сна как-то сразу. На дворе был не то вечер, не то раннее утро. Он лежал на постели, а рядом — тетка Дарья сидела. Только она, видать, спала. А на коленях у нее лежала открытая Лизуткина книжица с картинками. Кузька тогда не понял: то ли тетка картинки глядела, то ли книжку читала? Только чего там читать-то? Под каждой картинкой и было-то всего два-три слова. И Кузька снова заснул. Только теперь сон уже был нестрашный.

Проснулся он снова уже днем. Тетка Дарья накормила его кашей с молоком. Про здоровье мальчонку не спрашивала. Да и поймет ли он ее, коли тетка заго­ворит? Зато своими глазами она на Кузьку так глядит, словно сказать хочет: «Милый ты мой!.. Слава Богу, на поправку пошел!.. Радость-то какая!..» Кузька уж давно приметил, что понимает тетку без слов.

—  На поправку пошел!.. — Сказал Кузька и глянул тетке в глаза.

—  Та!.. Та!.. Та!.. — Закивала она головой, а глаза от радости даже слезами заволокло.

—  Сколько я хворал-то? — Спросил Кузька.

Тетка Дарья показала ему три пальца.

—  Три дня? — Подивился Кузька.

—  Тетети!.. — Ответила тетка, и Кузька сразу смекнул: «недели».

Только теперь, пока в постели лежал, стал Кузька примечать: тетке Дарье за весь день и присесть некогда. То во дворе громыхает, то в огороде полет-копает, то в избе готовит-прибирает. Посидеть возле Кузьки и то некогда. Зато ве­черами они теперь всегда вместе были. Кузька в постели лежал, а тетка рядом сидела, на него глазами глядела и словно разговаривала. Как-то Кузька вспом­нил, что у нее в руках книжку видал, ну, и спросил: мол, что, читала, что ли?..

—  Те-у-у!.. — Сказала тетка печально и покачала головой.

—   Не умеешь?.. — Уточнил Кузька и похвалился, — а меня отец буквам научил! Только читать тяжело!.. Буквы, знаешь, как тяжело складываются?..

—  Та-та-та!.. — Закивала головой тетка Дарья. Понимала, значит.

И тут Кузьке взбрело в голову свое умение показать. Вот книжку и велел подать. Слова три с грехом пополам осилил, а дальше в глазах зарябило от натуги- то. Тут Кузька на тетку и глянул, а у той в глазах такая радость, словно она перед собой ученого человека али чудо какое видит. У Кузьки даже дыхание перехвати­ло: вон, как она о нем думает?.. Радуется за него, что грамотный. Так разве может он такую радость в ее глазах потушить?.. Вот и стал он всякий вечер вслух книжку читать. Вскоре уж Лизуткина книжка вся, от корки до корки, прочитана была. А другую книжку ему сама тетка Дарья выбрала да на постель принесла.

Уж больно картинки в ней были прекрасные. Правда всего-то две: на одной — подводная царица с ребеночком на руках, а на другой — купец в дорогих одежах, но зато среди гробов да скелетов. Ух, интересно!.. Сказки это оказались! «Тысяча и одна ночь». Кузьке, конечно, читать пришлось, зато как тетка Дарья слушала?! . Такой бы век читал! Только через полтора месяца смог Кузька на свои ноги с постели встать. Ходить, и то наново учился. Но было не страшно вовсе: тетка Дарья его руками под плечи держала. А сама каждому его шагу радовалась. В первый-то день Кузька сразу так находился-намаялся — весь даже перетомился. Даже на ночь книжку не читал. А уснул — как провалился...

И тут снова будто бы на пороге своей избы очутился. У стола мать с отцом сидят, наряженные, как в тот раз. Только уж теперь не молчат. Мать спросила с улыбкою:

—  Ну, как живешь, сынок?..

Отец строго сказал:

—  Ты тетку Дарью не обижай!.. Ее тебе Господь вместо матери послал!..

Хотел Кузька им ответить-поговорить, и вдруг вновь захлопнулась дверь, а он

на крыльце родном один остался. Оглянулся он: а по ржаному полю тетка Дарья идет. И уж совсем близко к крыльцу подступила, оттого и лицо стало видно. Тетка улыбается и молчит, а глазами прямо в душу Кузьке глядит. Тут Кузьке почему-то и вспомнилось: «Глаза — торчком, а сама — молчком!» Тут он во сне улыбнулся и разом проснулся.

Дарья стояла возле порога и пила из ковшика воду. Заморилась, небось, на жаре-то работать?

—  Мам Даша, — сказал вдруг Кузька, — давай на огороде тебе подмогну!..

Дарья отняла ковшик от губ, глянула на Кузьку, улыбнулась и головой помо­тала. А глазами сказала: «Куда тебе еще?! Лежи!.. Вот поправишься — тогда и подмогнешь!.. » Ведь такие-то слова и по глазам поймешь?..