ДОМ С РЕЗНЫМИ СТАВЕНКАМИ

ДОМ С РЕЗНЫМИ СТАВЕНКАМИ

Ребятишки начали готовиться в лес уже накануне. Сенька все лукошки примерял: то одно в руке подержит, то другое. Ему хотелось побольше размером лукошко взять, только он опасался, что полное-то не наберет, вот и опростоволосится. А Настюшка сразу себе лукошко приглядела, да она уж не раз его с собой в лес брала: чай, не впервой за черникой-то ходить. Ну, а как все уготовано было, и спать легли пораньше.

Утречком оба раненько проснулись, еще мать не вставала, а уж ребятишки на ногах были. Только могли бы и вовсе мать не будить. Поели бы тихонько — да в лес. Да что-то уж больно Настюшка замешкалась. Как сонная, по избе ходит, то одно уронит, то другое зацепит. Ну, шуму и наделала. Мать встала, видит: Настюшка что-то не в себе. Вот и спросила ее, мол, нездоровится, что ли? А та глянула на мать, помолчала немного и давай сказывать...

Сон ей нынче приснился какой-то чудной. Будто, собрались уж они в лес и вместе с Сенькой к зеркалу подошли. А зеркало, будто, чужое: такое большое, что их с братом двоих видать, да еще и место осталось. Настюшка, будто, у зеркал а платок свой поправлять и начала. И остановилася... Отражение ее в зеркале платок свой поправлять не хотело. Стояла та девчонка в зеркале и просто глядела. Тут, видать, и Сенька приметил, что мальчонка в зеркале тоже без движения стоит и на самого Сеньку глядит. Сенька уж и штаны поддергивал, и рожу тому строил — а тот, в зеркале, даже не шелохнулся...

Постояли так те-то двое, что в зеркале, и пошли сами-по себе прочь. Будто, и не отражение это, а люди, делами своими обремененные. Так и ушли... Настюшка сон матери сказывает, а сама дрожит вся, словно и теперь сон тот перед глазами у нее. Тут и мать заволновалась, начала уговаривать ребятишек своих уж сегодня в лес не ходить: не зря же сон такой чудной привиделся? Только разве Сеньку каким-то там сном напугаешь? Он, может, целый год ждал? В лес без родителей сходить мечтал? А тут какой-то сон всю радость отнять мог?... И потом, уж не маленький он, чтобы бабьего сна напугаться: зимой восемь лет исполнилось. Да и лес этот он с давних пор знает. И как только самой Настюшке не совестно: двенадцать лет — а туда же! Сон он и есть сон. А ягода хорошего-то сна ждать в лесу не станет!

И вправду, до обеда, считай, все в лесу ладно было. И ягодник заветный отыскали, и лукошки полные набрали. Уж домой идти собрались, а тут грибы-колосовики и появись! Может, и порадовались бы им ребятишки, только куда грибы эти класть-то? Лукошки ягодами полнехоньки, а для грибов место не припасено. Ну, ведь разве от такого лесного подарочка откажешься? Пришлось Сеньке рубаху с себя сымать да рукава у нее связать — вот мешок и получился. И ведь, что интересно: грибов им столько попадается, что ребятишки уж сомневаются: хватит ли такого мешка?.. Тут уж Настюшка за командовала, мол, хватит и того, пора уж и домой. Ежели бы не сестра, Сенька с себя бы и порты снял. Такое-то море грибов кто ж упустит?

А как домой собрались — так и остановились. Куда теперь идти-то? Кругом — сосны до небес да ели. Ну, рядом с елочкой одной на бугорок оба и присели. Посоветоваться да оглядеться. Решили так: Сенька пойдет тропу искать, а уж Настюшка тут, на бугорке сидеть станет, мешок да лукошки стеречь. А пока Сенька будет дорогу отыскивать, оба-вдвоем станут перекликаться, чтобы вовсе не потеряться... Так и сделали.

Уж в три стороны Сенька ходил да только ни с чем к лукошкам возвращался. Нет там тропинки, ни одной, только лес густой. А уж в четвертую сторону решили вместе идти. Чего зря ноги-то бить? Вот и отправились... Шли долгонько. Уж солнышко, видать, садиться начало. Потемнело слегка в лесу. Что сердечки от страха бились — это ладно. Солнышко бы вовсе не село, а то ведь придется в лесу ночевать... Только увидали вдруг сразу оба — просвет меж деревьев. А вскоре уж на краю леса стояли. Впереди — деревенька незнакомая. Туда и направились. В деревню входили — уж солнышко садилось.

Решили в чужой дом постучать да и остаться в нем ночевать. А куда, на ночь-то глядя, пойдешь? Настюшка в первый же домик стукнуться хотела, а Сенька сестру и потянул к домику одному. Уж больно тот домок приметным был. Сам домик — как домик, но вот ставенки на нем, право слово, приметные. Ставенки резные да красивые такие, прямо глаз не отвести. Вот Сеньку туда и потянуло войти. Настюшка уж так по лесу-то намаялась, что сил не было с братом спорить да ссориться. Вот и пошла за Сенькой.

На крылечко вместе поднялись да в дверь и стукнулись. Только ответа нет. Постучали погромче — тут дверь и отворилась. Стояла на пороге бабка старая, седые волосья из-под платка выглядывают. А глаза —злые. Неприветливые глаза. Оно, конечно, на ночь-то глядя, не всякому охота свою дверь открывать да незваных гостей в дом пускать. Словами ничего старуха не сказала, а пройти в избушку ребятам рукою своею показала. Ну, те и вошли...

А вошли и подивились: на столе уж три миски с кашею дымились. А духовито от каши той попахивало! Ребятишки-то с утра во рту ничего не держали, вот на миски и уставились. А хозяйка им рукой на стол кажет, присесть предлагает. Настюшка-то, вроде, засмущалась: может, хозяйка своих кого кормить собиралась, а тут — нахлебники припожаловали?! А Сеньку два раза за стол звать не требовалось. Руки у рукомойника ополоснул — да к столу. За ним и Настюшка последовала. Уж последней сама бабка к своей миске подсела. А каша, и вправду, вкусной оказалась. А как из-за стола встали

—     хозяйка уж им место кажет, где постели постелены. Сенька еще подивился: молчком бабка-то с ними беседует, руками да лицом все показывает. Немая, что ли? А Настюшку иное удивило: уж больно рано их бабка спать проводила... А постели-то были уже постланы. И откуда бабка могла знать, что ребятишки к ней придут ночевать?

Перед сном бабка дверь на засов заперла, видать, никого больше не ждала. Что же она, для них, что ли, кашу готовила да по мискам раскладывала? Бабка потом и сама за занавесочку ушла, видать, там и спать легла. Потому, как тихо в избе стало. Сенька враз с устатку уснул, а Настюшка долгонько не спала. И хорошо сделала...

Время уж к полуночи, видать, близилось. Только вдруг избяная дверь возьми да хлопни! Ежели бы Настюшка спала, то и не поняла. Бабка-то с постели не вставала, по избе не ходила, а дверь сама же на засов закрыла. Кто же ее отворил-то? Настюшка во все глаза в темноту глядела, а только ничегошеньки не увидела. Зато кое-что услышала... Ноги чьи-то по полу затопали. Босые ноги, оттого по половицам и шлепали.

И не один кто-то в избу вошел. Потому, что один-то к рукомойнику отправился, там водой поплескался, а другой — прямо по всей горнице проследовал. Настюшка чуть себе глаза все не сломала, а только опять ничего не увидала. А сердцем чует: стоит кто-то возле бабкиной занавесочки. А тут и занавесочка сама колыхаться начала. Настюшка подумала: бабка встает. Только что-то больно долго бабка не идет. А тут, наконец, и голос послышался. Только не бабкин голос тот был. Девчоночий:

—      Отчего сегодня нас не ждала? Почему дверь на крючок заперла? Думала: ежели в доме чужие ночевалыцики, то и не явимся мы?.. Нет, уж, вставай! Да нам на стол накрывай!

Подивилась Настюшка: уж больно голос тот строгий да требовательный. Так-то разве со старыми людьми дети разговаривают? Будто не со старухой голос говорит, а с ровней своей. Тут из-за занавесочки и бабка одетая вышла, к печи направилась. И главное молчком все. Видит Настюшка: бабка на стол две миски ставит, кашу в них накладывает. Ложки на стол положила, а сама в сторонку отступила. Как Настюшка ни пригляды­валась — не видно никого! Тут и давай ложки по мискам стучать, а потом и по донышку скоблить. Миски девчонка видит, ложки и видит и слышит, а народу в избе — никого, кроме бабки!

Жутко Настюшке стало, оттого она на постели и дыхание свое сдержала. Страшно ведь... А как поели эти гостенечки ночные, так и давай с бабкой разговоры говорить. Слова-то, вроде, простые, понятные, а об чем разговор идет, никак Настюшка не поймет:

—       Ты зачем ребятишек-то в дом пустила? Ведь знала, что придем! Хоть бы их пожалела! С чего бы их пугать да жизни лишать? Ведь знаешь же, что кроме тебя, никто нас ни видеть, ни слышать не должен. Их бы пожалела. — Говорила это, видать, девчонка, а мальчоночий голос со скорбью да обидою промолвил:

—      А она умеет жалеть-то?.. Она, небось, не ведает, что это такое: жалость...

Настюшка все сообразить хотела: чего это их так зажалели ночные гостенечки эти?

Что с ними-то самими случиться может? И за что, спрашивается, их с Сенькой жизни лишать? А уж вскоре все и поняла. Видать, уж полночь наступила, тут в избе сразу и посветлело. И огня не зажигали, а видно стало все, как при сумерках. И откуда свет идет — не понять!..

Видит Настюшка за столом мальчонку небольшого, наверно, сенькиного ровесника, а возле стола — девчонка стоит уж большенькая. Лица ее Настюшке не видать, а со спины что-то уж больно знакомое... Тут мальчонка лицо свое от миски поднял — Настюшка чуть в голос не вскрикнула. А руки свои так под одеялом сжала, самой не по себе стало. Сидел за столом мальчонка, ну, как две капли воды, на Сеньку похожий. Только одежа другая. Тут уж Настюшка и на девчонку ту глянула. А как та повора­чиваться стала — Настюшка от предчувствия своего даже не дышала. Точно! И лицо и повадки Настюшкины... Сарафан только незнакомый, да вместо корзиночки кос на голове — одна длинная коса заплетена.

— Что, надоело тебе с пустотой-то разговаривать? С туманом беседовать? Захотелось нас в человечьем обличьи увидать? Ну, на, гляди! Вот, и голубые глаза, и длинная коса! — Девчонка с бабкой говорит, а сама свою косу рукой поглаживает. Видать, и ей настюшкино обличье понравилось. — Ты чего сегодня все молчишь-то? Язык, что ли, проглотила?

— Она не язык проглотила, — поясняет тот мальчонка, что в сенькином обличьи. — Она только теперь и опомнилась, что натворила... Зачем ты ребятишек-то в избу пустила? А... Молчишь? Небось, напугалась? Ведь сразу мы тогда сказали: кто нас, кроме тебя, услышит-увидит, мы внешности лишим и жизни. Посмотреть хотелось, как мы слово свое исполним? Ну, гляди!

Чует Настюшка, что те-то двое бабку на разговор вызывают. А та им головой кивает, а сама не отвечает. Для верности даже ладонью себе рот прикрывает.

—    Чего напугалась? - спрашивает тот, кто за столом сидит в сенькином обличии, — то всегда наговориться не могла, а теперь помалкиваешь?

—    Догадалась, видать, что ежели, хоть словечко скажет, мы и очеловечимся, — пояснила девчонка.

Только теперь Настюшка все поняла. А как поняла — обомлела. Это что же пол­учается? Стоит бабке слово сказать — их уж с Сенькой и на земле не будет? В их обличии эти двое останутся? Настюшка прямо задрожала вся, а потом и решилась. Пока эти двое бабку разговорить стараются, стала девчонка из-под одеяла-то выбираться, а сама все к Сеньке поближе подбирается. Бежать им надо отсюда незамедли­тельно. Только получится ли? До Сеньки сестра потихоньку доползла, а к нему и прикоснуться боязно: вдруг спросонья заговорит или просто зашумит? Ну, ладонью ему рот зажала и давай на ухо шептать. Уж что она тогда шептала, потом бы и не сказала: не помнила. От страха все слова да мысли перепутались. Но, видать, брата разбудила и тоже страхом оделила. А потом и давай его из-под одеяла выпрастывать. К окну подползли, а там и ставенки толкать начали. А ставенки-то не отворяются...

Поняла Настюшка, что тихо им отсюда не уйти. Но и в горницу ползти тоже никакой охоты не было. Можно бы и через дверь с разбегу выскочить, только вдруг дверь-то заперта? Разве избяную дверь телом прошибешь? А вот окно... Ежели с разбегу, может, и получится... Настенька брату только два слова и шепнула, а тот, видать, понял сразу.

они в окно, прямо в закрытые ставенки и кинулись! Треск да шум такой был — небось, всю деревню разбудили. Собаки-то, вон, как заголосили-залаяли. А Настюшка с Сенькой на улице очутились. Под окошком оба лежат, руки-ноги дрожат. Но, вроде, ничего у них самих не поломано.

Как они прочь от дома того бежали — потом бы и не обсказали. Считай, всю деревню мигом проскочили, ну, в последний дом и стукнулись. Не на улице же этих дожидаться? Вдруг да за ними следом припустятся? А чужого народа, может, и забоятся...

Дверь им долго не открывали. Ребятишки уж совсем отчаялись. Да тут дверь и отворилась. Мужик на пороге стоял, ребятишек оглядел да к себе и пустил. А те и слова вымолвить не в силах. Бледные оба, и дрожат, словно в лихорадке. А сами — как есть, голые-босые. Только рубашонки на них грязненькие да лица жалконькие. Тут хозяева свет запалили, водой ребятишек напоили, ну, те немного и оклемалися.

Хозяин с хозяйкой у стола рядом с ребятишками сидят, выспрашивают, а на печи, видать, тоже кто-то лежит. Оттого, что занавесочка колышется. Сенька и сказать ничего не может, поскольку мало, что понял, окромя испугу. А вот Настюшка, хоть и много видала-слыхала, только и сама не все понимала. Оттого и сказывала как-то нескладно, с остановками да всхлипами. А как все обсказала, так хозяева и переглянулись. Ребятишкам ничего пояснять не стали, а хозяйка пошла им постели стелить. Вот тут-то занавесочка на печке и отдернулась... Глянула на печь Настюшка — дыхом замерла... Сидит на печи бабка! Та самая! И вдруг спрашивает:

—       А чего вас в ту избу занесло? Других, что ли, домов на деревне мало? — спросила и ответа ждет.

Настюшка на бабку глядит, а сама молчит, только глаза с полтинник сделались. А Сенька к бабке боком сидит, на нее даже не глядит, вот он и отвечает:

—       Так ставенки на той избе уж больно приметные: резные такие, как кружавчики, — сказал и только теперь к бабке лицом повернулся. А как на ту глянул — лицо побелело, сам себе во рту язык прикусил.

—         Чего всполошились-то? — Бабка смеется. — Хозяйку вашу, что ли, признали? Так сестра я ее родная! Не дрожите! Лучше ко мне поближе садитесь. Я вам сейчас про нее расскажу. Все равно, ведь, не уснете... А сноха вам пока постели разберет...

—       Мыс Устиньей в одном доме родились да выросли. Отец наш, царство ему небесное, и ставенки те на окошки вырезал да прилаживал. Хороший дом был, справный. Это теперь он весь покосился, да ставенками накренился. А тогда совсем новый был... Кроме нас в семье, еще двое младшеньких было: сестренка да братец. Только после смерти матери и отец на земле не зажился. А как остались мы без родителей, так на нас с Устиньей вся забота и свалилась. Надо было и себя кормить, и ребятишек младших растить. Тяжко пришлось, конечно, А тут и посватался за меня Иван. Полюбился он мне сразу, только как я сестер да брата кину? Устинья-то еще незамужняя, а ребятишек куда? Хотели мы с Иваном ребятишек к себе забрать — Устинья не позволила. Говорит, семья у нас, а ты меня одну оставить хочешь? Ну, и стали мы с Иваном своим домом жить. Но и родным моим помогали, как могли.

—         У нас уж четверо своих ребятишек по дому бегали, когда и к Устинье Фрол посватался. Только условие одно Фрол этот поставил невестушке своей: пусть ребяти­шек в доме не будет! А куда они денутся? Вот тут Иван мне сразу и сказал: забирай брата да сестру к нам. Легко сказать: забирай! Что они, валенки, что ли, аль подушки? Как их без их воли-то в чужой дом уводить? А те уходить из отчего дома не хотят. Я и так, я и эдак — ни в какую! Иван их увещевал, к себе звал. Нет! Не соглашаются...

—       А тут как-то вечером и прибежала ко мне Устинья, а на ней лица нет... Ни слова не говорит, только за руки меня хватает да в глаза заглядывает, а у самой — глаза безумные. Поняла я тогда: на самом краю она... Тут мы с Иваном к ним в дом и кинулись... Лежат сестренка да братик на постелях своих, во все новое обряжены, а сами, как есть, мертвенькие. Будто спят. И кругом — ни сориночки, ни кровиночки... Устинья с того дня умом тронулась. Ребятишек уж мы с Иваном схоронили. А сестра так в доме отцовском одна и жила. Только уж больше никогда ставенок в избушке своей не отворяла. Так в темноте и днем и ночью проживала. Поговаривали люди, что по ночам-то у нее в дому огонь светится, только много ль сквозь ставенки разглядишь? И мы с Иваном туда ходили, только ни разу она нам ночью дверь не отворила. А уж и просили ее, и уговаривали. Нет! Так и живет, одним-одна, словно старая сова...

—     А там, оказывается, вон, кто бывает?! Диву даюсь, как вам-то вырваться-спастись удалось? Это надо же: через окошко? Хотя верно, ставенки-то совсем старыми стали. От времени да от слез-печали. Устинья за столько лет ни словом ни с кем не обмол­вилась... Так что, радуйтесь, ребятишки, что живы остались! От Устиньи-то всего ожидать можно: безумная она... А лукошки ваши да мешок с грибами я вам завтра принесу, не сомневайтесь. Устинья днем дверь свою не запирает, вот я к ней поутру и схожу. А теперь спите, милые, намаялись, небось?..

Назавтра ребятишек рано не будили. Спали Настюшка с Сенькою, считай, до полудня. А как проснулись — под носом у них уж лукошки стоят да грибы в мешке лежат. Только вот хозяев в доме что-то не видать? На столе миски стоят, кружечки с молоком. Видать, для ребятишек приготовлены. А сами хозяева, небось, по делам ушли. Чего им в горячее летнее времечко ребятишек-то стеречь?

А как наелись Настюшка да Сенька, лукошки в руки взяли, собрались уж из дома выходить, а тут в избу бабка и заходит. Глядят на нее ребятишки: а самим не по себе. Тутошняя эта бабка али ты, которая Устинья? Тут бабка им и говорит:

—        Отмучилась, сердешная!. Ночью сестра моя померла... Я к ней в избу вошла, а она на постели лежит. Думала: спит. А она уж остывать стала...

Как это бабка сказала, так на ребятишек и глянула. А глаза чужие!. Право слово, вчера бабка другою была, добрее, что ли? А у этой и взгляд посуше и голос поглуше... У Настенки сразу сердечко заныло, потому она брата и заторопила. К порогу оба подошли, а тут дверь и отворись!. Хозяйка в дом вошла да на свекровушку и глянула:

—       Мать, что-то ты, вроде, за ночь похудела да подурнела?! Вон, глаза-то какие дикие...

Настюшка дальше слушать их не стала. Брата за руку дернула — да в дверь! Может, и не понял Сенька ничего? Так зачем же его пугать еще? И так за ночь сколько пережил-перестрадал! Небось, и теперь еще себя ругал за ставенки-то? Угораздило же их в тот дом войти? Ведь и сон их предостерегал. Да теперь уж что? Сенька всю дорогу до дома молча шагал и только у самой калиточки сестру спросил: — Настюшка! А какая же бабка теперь в доме-то живет?..

Мал еще братец, вот никак и не поймет...

Короткова Людмила Дмитриевна Орехово-Зуево педагогическая сказка детям, читать текст рассказа короткова сказка читать скачать текст Короткова Дурман-трава читать сказы для семейного чтения