Благая весть

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

Захарка и Егорка сызмальства привыкли друг с дружкой играть. Теперь уж времени на игры-забавы не больно хватало, повыросли братья, обоим нынешним летом по 9 лет исполниться должно. Народились они в один день, только на внешность мало друг с дружкой схожи были. Захарка в мамушку пошел, и нравом тихим, и глазами голубыми и повадками. А Егорка — тот в отца уродился, рано мужика в себе почуял, оттого всегда над братом и верховодил.

Правду сказать, была и еще одна особинка в родных братьях. Не мог Егорка врать, не мог оправдание себе выдумать, ежели опростоволосится али набедокурит. Сразу и признается в провинности. А оттого от родителей и выговоры и шишки получал. Захарка понаходчивей был, на рожон не лез, да и в шалостях не спешил сознаваться: что он, глупый, что ли, на рожон-то лезть? Коли оба виноваты, все одно, за него мамушка горой встает, Егорку-неслуха винит. Отец тоже Захарку за его мягкий нрав хвалил, за послушание, а вот Егорку частенько корил. Вот и получалось, что один брат в неслухах ходил, а другой, вроде, добрым да ласковым виделся.

Как-то весной, аккурат под великий праздник Благовещения, остались ребятишки в доме одни. Мать да отец на богомолье в дальний монастырь уехали. Они каждый год в Великий пост туда ездили. Обещались через три дня вернуться. Мамушка пирогов с картошкой да грибами напекла, картохи да каши напасла. А

уж ребятишки сами печь натопят да еду согреют, чай, уж не маленькие. Прошлый-то пост мальчонок на бабку-соседку оставляли, а уж нынешний год старушку беспокоить не стали. Пускай мальцы к взрослой жизни прилаживаются.

Погода была теплая, не гляди, что начало апреля, вот братья с утра до вечера на улице и пропадали. Домой только поесть и забегали. Ну, в обед щей мамкиных похлебали, по три пирога умяли — и снова гулять!.. А как мимо задворок стали пробегать, вот оба сразу и увидали на бревнышках старого старичка. Сидел тот, видать, отдыхал. Ноги в латаных валенках вперед себя вытянул, а сам спиной к бревнышку прижался. Так и сидит. Рядом котомочка худенькая лежит. Увидать-то его мальцы увидали, но останавливаться да в разговоры вступать не стали: чего старому человеку отдых-то ломать? От покоя отрывать?..

А прогуляли братья в тот вечер допоздна. Уж на улице смеркаться стало, да и в животе от голода заворковало. А как домой мимо бревнышек бежали — а старичок все на бревнышках сидит... Захарка хотел мимо, к себе во двор проскочить, а Егорка остановился: уж не помер ли старичок тот пришлый на тех бревнышках?.. Больно давно сидит?.. Егорка к старичку направиться хотел, а Захарка его за рукав схватил да и говорит:

—        Чего это ты?.. Какое тебе до него дело?.. Начнешь с ним говорить — не отвяжешься!..

Но Егорка брата слушать не стал, а к старичку подошел:

—        Дедушка!.. Тебе что, нехорошо?.. — Поинтересовался Егорка и на валенки дедовы глянул. А те... То ли от талой воды размокли, то ли еще отчего, но вид у них был, прямо сказать, ненадежный какой-то. В такой обувке по лужам не больно находишь.

Старик открыл глаза, на Егорку глянул и как-то грустно сказал:

—        Да вот, отдыхаю...

—        Да уж больно давно отдыхаешь-то?!. — Возразил Егорка и посочувствовал,

—        небось, ноги-то промерзли в сырых валенках?

—        А что ж, радость моя, сделаешь?.. Чай, старым-то ногам везде холодно... Разве только на печи?.. А это кто там в сторонке стоит? Брат, что ли, твой?.. Уж больно взгляд у него тяжелый да недовольный. Ты, Егорка, беги домой! А то, вон, братец твой уж все ноги себе обтоптал...

То ли оттого, что старик его по имени назвал, то ли от жалости к нему, но Егорка вдруг заявил:

—        Ты, дедушка, тут доле не сиди!.. Стемнеет — вовсе застыть можешь... Пойдем к нам в избу!.. Я и печь затоплю и поесть дам...

Уж не знаю, слышал ли старичок, как Захарка брату на ухо шептал: «Ты что, с ума сошел?.. Может, он какой разбойник али вор, его в дом-то пускать?» Но старик Егорку неуверенно спросил:

—        А не станут тебя ругать отец да мать, что чужого старика в дом привел?..

Спросил-то старик Егорку, а глазами сам на Захарку-брата глядит. И тут

Захарка и говорит:

—        Конечно, вдруг заругают?! Надо бы родителей спросить, а потом уж гостей в избу тащить.

—        Так где ж ты их спросишь-то? — Удивился Егорка словам брата. — Сам же знаешь, что в отъезде они... Ну, хватит глазом-то моргать! Помоги лучше дедушку с бревен поднять да котомочку его захвати!..

Ничего не оставалось Захарке, как брату подсобить. Еле-еле старика к себе в избу завели. Егорка велел брату печь затопить, а сам деда раздевать стал. Шапку да зипун с него снял. А как стал валенки с ног сымать — ахнул!.. Ноги-то у старика опухли да болячками покрылись. Как он на таких-то ногах до деревни добрался, ведь до ближнего жилья верст пять?.. Пришлось в чугуне воду согревать да старичку ноги мыть. Пока Егорка вокруг старичка суетился, Захарка сам поел, правда за печкой. Уж больно он не хотел на такие стариковы ноги глядеть. И дернуло брата возле этого старика задержаться? Что он, родной ему, что ли?

И потом, кто же это позволил Егорке старые тряпицы деду дарить?.. Вот мать приедет, опять будет брату «голову мылить», ругаться, значит. «Ишь, хозяин нашелся?! — Думал Захарка про брата. — И валенки стариковы сушить возле печи положил, а от них вони — на всю избу!.. Ну, отец приедет — все ему расскажу!.. Такого, как Егорка, и на день нельзя за хозяина оставлять!.. »

Захарка уже сам лег спать, когда Егорка стариковы ноги обиходил, потом гостенечка накормил да спать на печку уложил. После того и сам спать лег. Но лучше бы на сундуке пристроился! Рядом с братом и ложиться не следовало: на ухо шипит-ругает, Егорку «бестолочью» обзывает... Еле успокоился. Заснули, уж когда на улице вовсе стемнело.

А среди ночи и началось в избе такое дело, какое и обскажешь кому — не поверят. Проснулись мальцы оба разом от снопа света. Посреди избы, недалече от печи, появился яркий столб светящийся. И ярче не становился и не гас. Мальчонки от страха друг к дружке прижались и, кажись, даже не дышали. Хорошо еще в избе не одни. Только почему старичок из-за занавески на печи не выглядывает? Не видит, что ли?.. И тут братья голос услыхали. Негромкий, но уж больно проникновенный:

—        С праздником вас светлым! С Благовещением!.. В этот день всякого человека на Земле радость ожидает, радость спасения, радость будущего воскресения!.. Не зря именуют этот день Благовещением... Принес и я вам благую весть: завтра поутру отец с матерью домой приедут, на день раньше обещанного срока. Подарки вам привезут, каждому — по подарку! Но самый большой подарок пока невидим. Народится у вас сестренка-девчоночка. Так вы матушке своей скажите: Мария ей имя! Слышите, Мария!.. Это она вашим родителям старость обогреет да и вам утешением станет.

Ну, а ваша жизнь долгой да многотрудной будет. Да и как же без трудов-то?.. Ты Захарка добрым да сердечным станешь... ежели, конечно, счастливым быть пожелаешь. А ежели нрав свой не переменишь — не взыщи!.. Такие тебя испытания да страсти ждут — сам рад не будешь!.. А тебе, Егорушка, радость моя, жизнь по нраву твоему предстоит: прямая, в любви да благости. Оставайся таким же сердобольным да милостивым. Тогда и Господь к тебе милостив будет...

Сами вы в своих руках жизнь свою держите, так не упустите счастье-удачу! Больше о других пекитесь, да поменьше на людей сердитесь, тогда и все к вам с открытым сердцем потянутся!.. Ну, храни вас Господь!..

Вот уж и столб света пропал, и голос отзвучал, а мальцы все шевельнуться боялись. Только потом Егорка встать насмелился да свечку запалил. И первым делом, полез на печь, глянуть, как там старик, он-то слыхал ли?.. Глянуть-то глянул, но спустился шибко растерянный. Нет там никого!.. Кинулись уж вдвоем одежу да валенки глядеть — а там ничего и нет. Как и не было. Дверь-то глянули, а она изнутри избы заперта... Только в старом ведре еще осталась вода, какой Егорка старичку ноги обмывал, да и та что-то уж больно чистая. Словно ее только что из колодца принесли.

А на утро, и вправду, родители домой приехали. Довольные и спокойные. Не успели еще и подарки достать, как сыновья наперебой и давай сказывать, что они ночью видали-слыхали. Мать да отец мальчонок слушали-молчали. А уж когда про дочку речь зашла — оба переглянулись, подивились, и давай сыновей пытать. Каждое слово выспросили, каждую весточку пересказать заставили.

И только потом подарки, привезенные из монастыря, отдали. Захарке — Евангелие с золотым теснением: пусть читает, пусть свой нрав исправляет. А Егорке - икону небольшую. На ней — старичок старый в лесу, а рядом с ним — огромный медведь. Старичок-то кормит медведя прямо из рук... Хороша икона!.. Захарка на братов подарок через плечо глянул и сказал вдруг:

—        Егорка!.. Гляди!.. А ведь ты ему вчера вечером ноги-то мыл!..

Короткова Людмила Дмитриевна Орехово-Зуево педагогические сказки детям, читать текст рассказа

ВО, КАКОЙ ФОКЫС ПОЛУЧАЕТСЯ!

ВО, КАКОЙ ФОКЫС ПОЛУЧАЕТСЯ!

(Зеленые святки)

Дед Фока был на селе за­метным человеком. В редкой избе вечерами про деда не сказывали. Получалось так, что с дедом этим всегда приклю­чались какие-нибудь разности. В молодые года довелось ему по земле-матушке походить, разные места поглядеть. Вернулся он в родное село уж не больно молодым и женился на Василисе-вдове. Детей у них с женой своих не родилось, но и жизнь в избе скучной не бывала. С таким хозяином — всякий день чудеса! А чудеса разные он с молодых лет уважал. Даже прозвище свое на селе через эти всякие-разные чудеса и схлопотал.

Была у него с незапамятных времен любимая присказка. Чуть что его удивит али в соблазн введет — тут сразу он присказку свою и выдает: «Во, какой фокыс получается!» Вот и прозвал его народ — «Фокыс». Ребятня, конечно, слова тако­го — «фокус» — не ведала, вот по-своему, попроще и кликала — дед Фока. Давно уж запамятовал народ имя его — Спиридон, и фамилию Коклюшкин никто вспом­нить не мог. Спроси: «Кто таков Спиридон Коклюшкин?» Так никто и не назовет. Скажут: нет на селе такого. А он — вот он! Дед Фока!..

Летним полуднем ввалился дед Фока в избу к соседу своему Максиму. Тот с женой да детьми как раз за столом сидел, обедал. Дед на пороге остановился и давай пальцем хозяина из дому выманивать. Лукерья-хозяйка недовольно брови сдвинула: что за мода такая — из-за стола Максима уводить? Но промолчала. А Максим на деда Фоку глянул, свою ложку облизал, на стол положил, а сам чинно да не спеша из-за стола и вышел. Пробыл в сенях Максим недолго, а вошел и давай жену во двор вызывать. У Лукерьи все сердце на деда Фоку вскипело, но и она молча вслед за мужем из избы вышла. На деда Фоку глянула, хотела пару слов ему для острастки сказануть и... промолчала.

Дед Фока был явно не в себе, какой-то чудной. С нечесаной бородой, вскло­коченными круг лысины волосами и испуганными глазами.

—   Чего у тебя случилось-то? — Обеспокоилась Лукерья.

—   Давай, дед, сказывай!.. Не томи! — Поторапливал деда Максим. — У баб- то ум наперекосяк устроен: они друг дружку скорее раскусить-понять могут. Да сказывай, не тяни!..

—   Лукерья, голубушка, подсоби!.. — Взмолился дед Фока, утерев рукавом рубахи слезу на щеке. Начал он свой сказ со своей же любимой присказки: — «Во, какой фокыс получается!..

А получалось и вправду непонятное. Неделю назад приехала к деду с бабкой племянницына дочь-девка погостить и подружку с собой привезла. Ну, девки, как девки, глупые еще, но уж шибко дотошные. Угораздило бабку Василису девкам про Зеленые Святки рассказать. Ну, про старинные гадания бабка и обмолвилась, мол, раньше-то на женихов очень даже правильно гадали. Своих суженных загодя видали, еще до знакомства. Даже ежели те за тыщу верст от девок проживали.

Вот и пристали девки к бабке: научи да научи гаданию старинному. Бабка Василиса с неделю отнекивалась, делами-заботами отговаривалась. Так девки всю бабкину работу по дому да по двору сами справлять начали, в огороде работали-хозяйничали. Вот и пришлось бабке Василисе девкам уступить. Вчера вечером, еще светло было, и устроили они в избе гадание. Дед Фока эти глупости глядеть не хотел, вот в избе и не сидел. Пошел он к старому Фомичу, до самого темна у того в избе и просидел-пробеседовал. Уж домой идти да спать ложиться налаживался, и вдруг...

Влетели девки в чужую избу, даже не поздоровались. Сами дрожмя дрожат, слова вымолвить не могут, и только на деда Фоку напуганными глазами глядят. Уж пришлось на них прикрикнуть. Вот дед их сказ и услыхал... Показывала им бабка Василиса гадание на двух зеркалах. Одно, большое, со стены не стала сымать, да его и не сымешь: тяжелое оно, в здоровущей раме. А другое зеркало, поменьше, напротив укрепила.

Ну, свечи, как положено, запалила, хотела окна занавесить для темноты, да девки упросили так оставить. Боялись, небось, гадания-то? Ну, бабка полотенце чистое припасла, а девкам, как положено, пояснила: как в зеркало то глядеть, да как полотенце на него набрасывать, ежели жених-то совсем близко подойдет. Тут ведь чуть зазевалась — и все!.. Такую пощечину отвесит — не зарадуешься!..

Долго девки в зеркало по очереди глядели, только, видать, что-то не так делали, али на улице еще не стемнело. Ничегошеньки они не увидали, попусту только друг дружку запугали. Тут и угораздило саму бабку Василису в зеркало то глянуть. А как зеркало рукой поправлять стала — так и закричала. Да так прон­зительно, что девки разом с лавки вскочили.

А потом и давай бабка по избе метаться: то к сундуку, то к окну, то к порогу... Сама с собой чудно бормочет, глаза безумные... Ну, девки долго-то ждать не стали, опрометью во двор выскочили — да ходу!.. Опомнились уж за огородами.

В избу девки не сразу вернуться насмелились, боязно было. А в горницу ступили — и подивились. В избе бабки не было совсем!.. Зеркала, свечи, полотен­це на полу, а бабки нет, как и не было... Девки ее покричали, по селу побегали- поискали. А как уверились, что нет бабки нигде — так и пошли к деду Фоке... «Во, какой фокыс получается!» — Завершил дед свой сказ. Оказывается, бабка дома не ночевала, и сегодня до самого обеда не появилась.

Лукерья деда со вниманием выслушала, платок на голове своей покрепче узлом стянула и велела их с Максимом в дедову избу вести. На месте-то станет понятнее: что с бабкой могло стрястись и куда она подеваться могла?.. Зеркало висело, где ему и положено, а другое напротив стояло. Лукерья уж свечей зажи­гать не стала, а велела девкам показать, где каждая из них вчера вечером сидела, да как в зеркало глядела, да кто полотенце держал...

Максим жене не мешал, они с дедом Фокой на скамье возле печи сидели и только глазами глядели да ушами слушали. Девки на вчерашние места свои присели, а уж Лукерья — на бабкино место. Полотенце в руки Лукерья взяла, поскольку вчера бабка Василиса его в руке держала. Максиму возле печи что-то уж больно не по себе стало: жена-то его ведь вместо пропавшей Василисы теперь гадала...

А у деда Фоки даже последние волоса на голове дыбом встали. Ежели бы не такая пропажа — враз бы во двор вымелся. Но дед сидел, глазами на гадальщиц глядел, одной коленкой подрагивал, а губами шамкал-выговаривал: «Во, какой фокыс получается!..»

И тут Лукерья как вскрикнет!.. Девки разом с лавки на пол сползли, Максим на ноги с перепугу вскочил, а дед Фока двумя коленками дергать начал и жалос­тно так подвывать... И только Лукерья вдруг полотенце опустила, от зеркала отвела глаза и очень спокойно сказала:

—   Ну, дед , нашлась твоя пропажа!.. Вот она, Василиса твоя!..

Дед Фока, Максим и обе девки уставились на зеркало и не могли понять: где бабка-то? В зеркале, что ли? Так как ее теперь оттуда вынимать?.. Угораздило же их так гадать?..

Вдруг дверь отворилась, и через порог вошла в избу бабка Василиса. В руках держала она два небольших узла и была на лицо шибко довольная...

—  Т-т-ты где бы-была? — Заикаясь, спросил ее дед Фока.

—   Так в город с Егорычем ездила. Он обещался меня с собой взять, как поедет по делам. А вчерась я с девками закружилась и запамятовала. В зеркале уж увидала, как Егорыч со своего двора выезжает. Думала, уж не поспею. Да никак впопыхах денег не сыщу: то к столу бегу, то к сундуку... И девки, как назло, из дому убежали. Хотела им наказать, чтоб на ночь меня не ждал. Ночь у сестры Егорычевой в городе переночевали. А с утра — я в лавку, а Егорыч по делам... Вот и приехала. Успею еще и ужин сварить... А ну, девки, глядите, чего я ухитрилась купить!!!

Как смеялись девки и Лукерья — небось, на том конце села слышно было. Максим себе все коленки ладонями отхлопал, а от смеху у него даже скулы свело. Только дед Фока не смеялся. Он, словно чумной, на лавке сидел, на Василису свою глядел и громко и ядовито икал...

Это уж когда все отсмеялись да бабке Василисе обсказали, как ее по селу искали, дед Фока с лавки встал и как-то проникновенно сказал: «Во, какой фокыс получается!» 

Короткова Людмила Дмитриевна Орехово-Зуево педагогические сказки детям, читать текст рассказа

КТО Ж ИМ ПОМОЖЕТ, ЕЖЕЛИ САМИ РУК НЕ ПРИЛОЖАТ?

КТО Ж ИМ ПОМОЖЕТ, ЕЖЕЛИ САМИ РУК НЕ ПРИЛОЖАТ?

(Купальский сказ)

Маруся младшей дочкой .в семье была. Помни­ла она свою старшую сестру, хо­рошо помнила. Веселая румя­ная девка Дуся перед глазами стояла, будто только что с мо­роза в дом вбежала. Но за 12 лет замужества Дуся ни разу отчий дом не навеща­ла. Мать с отцом к ней раза три ездили, Дусю да внуков навещали, а сама Маруся тогда мала годами была, да и дорога до сестры не ближняя.

После смерти отца мать как-то сразу состарилась. Ну, так ведь теперь и Ма­руся уж немаленькая, 17 годов, могла и сама по хозяйству управляться. А про­шлый год и пришла от Дуси, старшей-то сестрицы, в отчий дом весточка: поте­ряла она своего мужа-кормильца, вот семь ртов теперь одна и кормила. При ее- то Филиппе можно было и боле детей прокормить: степенный да работящий мужик был. А уж как она теперь с такою оравою сладит? Мать с утра до ночи слезы лила, за Дусю Бога молила. Кабы не пришлось ей с ребятишками по миру идти, Христа ради просить?..

Вот и уговорила Маруся матушку свою отпустить ее к сестре погостить, на месяц-два. Все же и по хозяйству она бы Дусе помогла и так поддержала. Ну, мать поплакала-попричитала и отпустила. Собралась Маруся, подарочков понакупила да обновок сестре-ребятишкам и поехала. Путь и вправду неблизким оказался. А как в избу к сестре со своими узлами вошла — ахнула. Нет, в дому- то все справно было, и ребятишки здоровые-целые, а вот Дуся-сестра...

Ежели бы сестра к Марусе на шею не кинулась — век бы не догадалась, что это она. Постаревшая да посеревшая лицом беззубая баба... Неужто это — та самая румяная Дуся?.. Подаркам да гостинцам ребятишки радовались, девчонки от тетки своей не отходили. А уж как Дуся счастлива была!.. Считай, всю первую ночь проговорили-проворковали. Небось, настрадалась одна Дуся с ребятишка­ми? Сказывала Дуся сестре и про мужа своего покойного, и про ребятишек, и про хозяйство свое. Жалилась на долю свою тяжелую, но и все счастливые да свет­лые дни поминала-плакала.

Вот в том Дусином сказе Маруся впервые имя и услыхала — Щетиниха!.. Бабка Щетиниха в деревне той самой жила, шибко злая да ненавистная была. Уж не одну семью, по Дусиным словам, Щетиниха та из деревни выжила, а то и вовсе извела. Поговаривали, что Щетиниха эта — колдунья! Дуся поначалу не больно-то этим россказням верила. Мало ли, что на человека можно наговорить?

Только года полтора назад и сама уж уверилась. Стала Щетиниха та Дусину семью донимать. Во двор, бывало, войдет да и стоит-глядит, как Дуся корову доит. Чужому глазу не всякая корова рада. А уж после таких смотрин Зорька вовсе молоко перестала давать. Кабы в дому двое-трое детей было — еще можно время переждать, а как семерых-то без молока оставишь?

Как-то уж в конце лета застала Щетиниха Дусю в огороде, и давай грядки да урожай нахваливать. На следующий день град все побил, живого места на гряд­ках не оставил... Да таких случаев — тыща, всего и не припомнишь. Но уж в смерти мужа Дуся Щетиниху винила. Тут усомниться было нельзя.

Посулила Щетиниха большие деньги Филиппу, ежели он ей дров подводу доставит. И так пристала, хоть завтра в лес поезжай. Просит-умоляет: мол, все дрова за зиму извела, хоть вовсе в избе замерзай! Дуся мужа отговаривала: через день-два лед на реке тронется, куда в такую беду соваться? Ан, не послушался мужик. Да и его понять можно было: на деньги-то обещанные зерна к весне прикупить следовало. Вот и поехал. На тот-то берег порожняком переехал, а уж с полным-то возом и потоп... Совсем с лошадью.

Уж дня через три после этой беды решилась Дуся к Щетинихе пойти да денег взаймы попросить. Все же из-за ее дров мужик-то потоп. К Щетинихе испокон веков никто во двор не ходил: кому охота с ведьмой-то связываться? Даже по делу, и то ни одна баба к ней не захаживала. А Дуся и сама в тот раз к бабке в дом не попала. Во двор-то вошла и, как вкопанная, встала. У Щетинихи дров — целая стена стояла. На следующую зиму и то хватит. Как увидала Дуся поленни­цы те, так бегом домой и кинулась. Не то, что деньги в долг просить — самой бы живой вернуться.

Вот и выходит: загубила ведьма ее Филиппа ни за что, ни про что. Походя жизни лишила. Вот тебе и дрова!.. Вот тебе и ведьма!.. Слушала Маруся сказ сестры своей и дивилась: неужто потом никто Щетинихе-то не попенял, не усо­вестил?.. Так кто захочет с ней связываться? Чай, каждому своя жизнь дорога! А с нею толковать — себе жизнь ломать...

А с недавней поры Щетиниха, словно вовсе очумела: почитай, каждый день к Дусе в избу прибегала, словно за каким делом. А сама не знает, об чем и разговор завести. То решето, то бадеечку норовит попросить. Будто не знает, что обратно уж Дуся от нее ничего не принимает. Боится она у Щетинихи этой даже свои вещи из рук брать.

На следующее утро спали долгонько: то ли от позднего разговора вчерашнего, то ли от смурной погоды. Проснулись от стука в дверь. Вошла в избу бабка небольшого росту, шустрая, сразу всю избу взглядом окинула, а у Дуси две луков­ки попросила. Сама же с Маруси глаз не сводила, и все улыбалась да шутила, да про дорогу расспрашивала. А как уходить собралась, уж от порога на Марусю и оглянулась. И такой ее взгляд был тяжелый да тревожный, что девке сразу не по себе сделалось... Щетинихой этой самой бабка-то оказалась...

Сестры не раз поминали потом бабкины слова, будто невзначай брошенные: «Вы теперь в три дня со своим огородом управитесь! Бон, какая у вас работница- то. Ее рукам нынешней весной цены не будет!..» А вспоминались те слова не случайно... На другое утро правая рука у Маруси пятнами красными покрылась, огнем горела и опухла, словно бревно. Не то, что в огороде — ложку держать не могла. И жаром шибко обдало, да и голову ломило. Дусе — то ли огород сажать, то ли у печи стоять, то ли за сестрой ходить-ухаживать?..

Дней пять так Марусю ломало, рука потом, вроде, проходить стала. За эти дни Щетиниха ни разу к ним в избу не заглядывала. А в последнюю ночь Маруся чудной сон увидала. Будто, она еще в доме отчем пребывает, только ехать к сестре собирается. А мать, будто, за спиной у Маруси стоит, и говорит что-то, говорит, то одну, то другую вещь взять советует. И все какие-то глупости Марусе навязывает. Ну, вот чего пристала с чесноком-то?.. Неужто, в такую даль сестре чеснок везти? Что у Дуси, чеснока, что ли, нет? А мать все свое твердит: возьми да возьми!.. Не простой тот чеснок-то — купальский]..

Проснулась утром Маруся, про сон свой вспомнила, и словно прозрела... Сразу к сестре подступила: ты, мол, чеснок-то уж в огороде посадила? Дуся на девку глядит и никак не сообразит: к чему бы ей это? Ну, посадила, отвечает, еще с осени. Вон, уж взошел на грядке. А зачем Марусе чеснок-то? А младшая сестра ничего разъяснять не стала, только на грядку глянула: уж большенький чеснок- то был. Через месяц, гляди, зацветет...

Рука прошла сама собой, и теперь Маруся сестре помогала, да и ребятишки, что постарше, от тетки не отставали. Кто же им еще поможет, ежели сами рук не приложат? Каждый вечер перед сном Маруся, как и в отчем доме было заведено, подолгу перед иконами стояла-молилась. Дуся тоже рядышком пристраивалась. Видать, сама-то, когда без мужа осталась, не больно на Господа уповала. Моли­лись обе от сердца, со слезой. За следующий месяц Щетиниха в избу — ни ногой! Ни разу, даже по делу, не сунулась.

А под самый праздник, под Ивана Купалу, как стемнело, и пошла Маруся в огород. Надергала чеснока, что в эту ночь зацвел да в избу и принесла. Дусе- сестре ничего сказывать не стала, а во всех местах укромных чеснок тот и разве­сила: по-над окнами, по-над дверью, в углах... И стала ждать... Щетиниха за следующие дни раз пять к избе Дусиной подходила, но внутрь ни разу не входи­ла. Постоит-потолчется на крыльце — и уйдет ни с чем.

Уж июнь месяц к концу подходил, когда Щетиниха к ним в избу вошла. Глаза злые, молнии мечут, а сама давай от порога Дусю хвалить-величать, умницей называть, что с хозяйством да с ребятишками справляется. Дуся сразу напуга­лась, замолчала да глаза опустила. А Маруся над дверью пустую тесемочку приметила: кто же это чеснок купальский снял? Может, кто из ребят?..

Как Щетиниха к столу присела, Маруся, будто по делу, в чулан и вышла. Помнила она, что головки три того самого купальского чеснока в чулане положи­ла. Хорошо, что нашла. А в избу ступила — головку того чеснока над дверью и положила: привязывать-то было уж некогда.

Вот бы уж Щетинихе и домой уходить пора, а та все сидит у стола, а об чем говорить — не знает. На лавке-то ерзает, глазами по сторонам рыщет, а вставать да уходить, вроде, не собирается. Дуся уж ребятишек спать уложила, свечку потушила, сама к иконам помолиться пошла. Ну, Маруся к сестре наклонилась и шепнула: «Не может Щетиниха из дому-то уйти!.. Я кое-чего ей припасла. Вот она и мается... »

А как встали обе сестры перед образами на колени, да как стали в голос «Отче наш» читать, так Щетиниху и прорвало. Начала она по избе метаться, выть да скулить, словно бездомный пес на привязи. Ребятишки на нее глазами глядят да от страха дрожат. А мать да тетка молитву читают. А уж потом стала Щетиниха и на окна кидаться, словно через них на улицу выбегать собралась. Только не может она ни к окнам, ни к дверям близко-то подступить.

—  Маруся!.. Страх-то какой!.. Уж ты ее выпусти!.. — Взмолилась сестра. — Ведь всех ребятишек перепугает... Гляди, что с ней делается-то?!

Щетиниха уж на полу корчилась-каталась, пеной изо рта плевалась. Волосья на голове дыбом повставали, глаза на лоб повылезали. А вой слышался такой, что ребятишки помладше заплакали-закричали. Тут Маруся пузырек святой воды крещенской взяла, да на Щетиниху малость и брызнула. На лицо попала...

Дикий вой да скрежет зубов долго потом в ушах слышался... Вскочила Щетиниха на ноги, за лицо руками схватилась — да в дверь! Хорошо еще Маруся успела чеснок оттуда отнять. А то бы и сквозь стену могла ведьма убежать, весь дом бы разворотила.

Ночь кое-как уж при свете переспали. А на утро все в деревне узнали: ночью- то Щетиниха в своей избе померла... Только вот кому она душу свою отдала — неизвестным осталось...

Короткова Людмила Дмитриевна Орехово-Зуево педагогические сказки детям, читать текст рассказа

ГЛАЗА - ТОРЧКОМ, А САМА - МОЛЧКОМ

Кузька про свой давниш­ний сон и не вспоми­нал года два. Ну, приснилось и приснилось. Мало ли ему разного-всякого снилось? Но этот сон и вправду какой-то чудной был. А вспомнить его пришлось из-за горя-беды, какая Кузьке нежданно выпала. Поехали мать да отец родню навестить, а Кузьку да Лизутку на соседку Акимовну оставили. Та к ним сама в избу пришла да три дня и прожила, пока родителей не было. Поесть им с сестренкой готовила, за малой Лизуткой приглядывала. А как за той не глядеть, ежели той и четырех лет нет? Мало ли, куда залезет? За самим Кузькой присмотру не требовалось: ему буду­щим летом семь годков исполнится. Ему-то нянька без надобности.

А сон тот, давешний, сам собой вспомнился. Уж все обещанные сроки выш­ли, а мать с отцом все не возвращались. Другой день мело на улице шибко, и бабка Акимовна изохалась-исстоналась: кабы в дороге беды какой не случилось, кабы лошадка с дороги не сбилась, кабы не сгинули в снежной круговерти?!. И чего стонет, душу рвет? Лизутке-то чего? Наелась-напилась да и спать улеглась, а у Кузьки все сердце изболелось. Сидел он у окна, глядел на белый снежный туман да слушал, как вьюга воет-рыдает. И тут сон тот вдруг вспомнил... Да ясно так, словно только вчера тот привиделся.

А приснилось Кузьке тогда, будто собрался он из своей избы на улицу бежать. То ли с ребятишками играть наладился, то ли еще по каким делам? Вот он дверь из дому отворил да через порожек на крыльцо и переступил. А с крыльца-то глянул — обомлел... Нет родной деревни!.. Вовсе нет ни домов, ни деревьев — ничего... А кругом дома далеко-далеко — только поле. Спелой рожью колосится, на солнышке переливается. И по полю тому идет к дому женщина. Лица ее Кузьке не видать, потому как далеко она еще от него. Но приметно, что немоло­дая она годами-то, но и не старая.

Оглянулся Кузька на свой родной дом, а дверь отворена. Только сеней в избе, вроде, вовсе нет, сразу стол да лавка видны. А на лавке мать с отцом сидят, нарядные, красивые, будто на праздник собрались или в гости наладились. Хо­тел Кузька у них спросить, куда это они нарядились, вот и собрался через поро­жек в избу ступить, и тут ка-а-ак избяная дверь сама собой захлопнется!.. Прямо перед Кузькиным носом. Да еще с таким грохотом!.. Оглянулся Кузька: где баба чужая? А та уж ближе подошла по полю-то. Но все равно лица не видать. И так у Кузьки что-то сердце защемило — хоть плачь!..

Вот и весь тот сон. Глупый какой-то. И почему это он Кузьке теперь припом­нился? К чему?.. Только через два дня узнали в деревне, что с родителями в ту ночь сталось. В метели они заплутались, дорогу потеряли. Когда их сыскали, уж оба далече были. Так далече, что и не воротишь!.. После похорон собрались в Кузькин дом сродственники и давай судьбу сирот решать. А сиротами, выходило, и были — сам Кузька да Лизутка-сестра.

Лизутке гостинцев понасовали, игрушками задарили — та и успокоилась. А у Кузьки все сердце исстрадалось: как теперь без отца-матери жить-то? Что срод­ственники решат? А порешили так: Лизутку к себе в семью жить заберет мамки­на сестра, у нее своих-то ребятишек — трое. А уж Кузьку пусть другой кто берет!.. Только отчего-то никто Кузьку брать не захотел, даже на дом да хозяйство не поглядел. Потому и приедет сюда, в родной Кузькин дом, какая-то тетка Дарья. С нею Кузька и станет проживать. Что это за тетка Дарья была — Кузька не знал и никогда не видал. Ну, он и попробовал сродственников уговорить их с Лизут- кой-то не разлучать. Пусть, мол, и Лизутка станет в доме с этой самой теткой Дарьей проживать. Вместе-то им способнее.

И только тут Кузька узнал, что тетка Дарья с детства глухой да немой была. Это уж потом в ней слух потихоньку нарождаться стал, а язык так говорить и не навык. Потому и не может она сразу за двумя ребятишками-то ходить, да еще в поле-огороде работать, да по дому поспевать, да скотину содержать. С одним бы Кузькой вряд управиться. Значит, нечего родню и уговаривать!.. Лизутке из род­ного дому так и так уезжать, а уж сам Кузька пускай к убогой тетке Дарье прилаживается, чай не маленький.

Тетка Дарья поначалу Кузьке не глянулась. Платок на голове по-старушечьи завязанный, платье черное, старое, как у нищенки, глаза — торчком, а сама — молчком! Нет, не глянулась она Кузьке. Уж больно глаза у тетки Дарьи были пронзительные да печальные, словно она не языком, а этими глазами разгова­ривать пыталась, что языком-то не получалось.

А первый раз Кузька ее разговор услыхал — чуть со смеху не прыснул. Гово­рила она так, словно у нее весь рот орехами набит был. Али язык опух да во рту не помещался. Себя она так назвала — «Тотя Татя» Это значит — тетя Дарья. А как Кузьку раза два «Тутя» назвала — он так ей в глаза глянул, что та больше никак его не звала. Она, тетка-то, глазами своими больше понимала, чем многие головой. Это уж Кузька сразу смекнул.

Взялась тетка Дарья за домашние дела сразу, за помощью али подсказкой к мальчонке не обращалась, ну, Кузька и порадовался. А чего? С расспросами да поучениями не пристает. Поит-кормит — и хватит с нее. До лета прожил без особых хлопот. А какие у него хлопоты? Как на улице потеплело — то с ребятиш- ками-друзьями играет, то на солнышке весеннем загорает. Домой только поесть да поспать и придет. Какое ему дело до теткиных хлопот? Ну, видел он, как она со скотиной управляется. Как в огороде копается. Главное, что ему не мешается да с попреками не пристает — и то ладно!

И тут в самом начале лета угораздило его босой ногой на ржавый гвоздь напороться. Больно было — хоть плачь. Ну, водичкой ногу промыл, к ране подо­рожник приложил да старой тряпицей и завязал. А нога возьми да и начни опухать. К вечеру уж не мог на нее и встать. А тут и голова трещать начала, жаром тело обдало. Тетка Дарья, как все увидала — сразу поняла. Лечь в постель заставила, ногу размотала и... заплакала. Плакала она тихо, без причитаний. Но от ее слез Кузьке даже самому себя жалко стало. Потом тетка Дарья ему ногу чем-то промывала, потом на свечке ножик калила да ногу резала-ковыряла. Кузька не помнил: орал он или нет.

А потом начался не то страшный сон, не то жуткое видение. То он видел себя на постели, то на лугу, то на речке, а то и в темном холодном погребе. Очнулся он от этого сна как-то сразу. На дворе был не то вечер, не то раннее утро. Он лежал на постели, а рядом — тетка Дарья сидела. Только она, видать, спала. А на коленях у нее лежала открытая Лизуткина книжица с картинками. Кузька тогда не понял: то ли тетка картинки глядела, то ли книжку читала? Только чего там читать-то? Под каждой картинкой и было-то всего два-три слова. И Кузька снова заснул. Только теперь сон уже был нестрашный.

Проснулся он снова уже днем. Тетка Дарья накормила его кашей с молоком. Про здоровье мальчонку не спрашивала. Да и поймет ли он ее, коли тетка заго­ворит? Зато своими глазами она на Кузьку так глядит, словно сказать хочет: «Милый ты мой!.. Слава Богу, на поправку пошел!.. Радость-то какая!..» Кузька уж давно приметил, что понимает тетку без слов.

—  На поправку пошел!.. — Сказал Кузька и глянул тетке в глаза.

—  Та!.. Та!.. Та!.. — Закивала она головой, а глаза от радости даже слезами заволокло.

—  Сколько я хворал-то? — Спросил Кузька.

Тетка Дарья показала ему три пальца.

—  Три дня? — Подивился Кузька.

—  Тетети!.. — Ответила тетка, и Кузька сразу смекнул: «недели».

Только теперь, пока в постели лежал, стал Кузька примечать: тетке Дарье за весь день и присесть некогда. То во дворе громыхает, то в огороде полет-копает, то в избе готовит-прибирает. Посидеть возле Кузьки и то некогда. Зато ве­черами они теперь всегда вместе были. Кузька в постели лежал, а тетка рядом сидела, на него глазами глядела и словно разговаривала. Как-то Кузька вспом­нил, что у нее в руках книжку видал, ну, и спросил: мол, что, читала, что ли?..

—  Те-у-у!.. — Сказала тетка печально и покачала головой.

—   Не умеешь?.. — Уточнил Кузька и похвалился, — а меня отец буквам научил! Только читать тяжело!.. Буквы, знаешь, как тяжело складываются?..

—  Та-та-та!.. — Закивала головой тетка Дарья. Понимала, значит.

И тут Кузьке взбрело в голову свое умение показать. Вот книжку и велел подать. Слова три с грехом пополам осилил, а дальше в глазах зарябило от натуги- то. Тут Кузька на тетку и глянул, а у той в глазах такая радость, словно она перед собой ученого человека али чудо какое видит. У Кузьки даже дыхание перехвати­ло: вон, как она о нем думает?.. Радуется за него, что грамотный. Так разве может он такую радость в ее глазах потушить?.. Вот и стал он всякий вечер вслух книжку читать. Вскоре уж Лизуткина книжка вся, от корки до корки, прочитана была. А другую книжку ему сама тетка Дарья выбрала да на постель принесла.

Уж больно картинки в ней были прекрасные. Правда всего-то две: на одной — подводная царица с ребеночком на руках, а на другой — купец в дорогих одежах, но зато среди гробов да скелетов. Ух, интересно!.. Сказки это оказались! «Тысяча и одна ночь». Кузьке, конечно, читать пришлось, зато как тетка Дарья слушала?! . Такой бы век читал! Только через полтора месяца смог Кузька на свои ноги с постели встать. Ходить, и то наново учился. Но было не страшно вовсе: тетка Дарья его руками под плечи держала. А сама каждому его шагу радовалась. В первый-то день Кузька сразу так находился-намаялся — весь даже перетомился. Даже на ночь книжку не читал. А уснул — как провалился...

И тут снова будто бы на пороге своей избы очутился. У стола мать с отцом сидят, наряженные, как в тот раз. Только уж теперь не молчат. Мать спросила с улыбкою:

—  Ну, как живешь, сынок?..

Отец строго сказал:

—  Ты тетку Дарью не обижай!.. Ее тебе Господь вместо матери послал!..

Хотел Кузька им ответить-поговорить, и вдруг вновь захлопнулась дверь, а он

на крыльце родном один остался. Оглянулся он: а по ржаному полю тетка Дарья идет. И уж совсем близко к крыльцу подступила, оттого и лицо стало видно. Тетка улыбается и молчит, а глазами прямо в душу Кузьке глядит. Тут Кузьке почему-то и вспомнилось: «Глаза — торчком, а сама — молчком!» Тут он во сне улыбнулся и разом проснулся.

Дарья стояла возле порога и пила из ковшика воду. Заморилась, небось, на жаре-то работать?

—  Мам Даша, — сказал вдруг Кузька, — давай на огороде тебе подмогну!..

Дарья отняла ковшик от губ, глянула на Кузьку, улыбнулась и головой помо­тала. А глазами сказала: «Куда тебе еще?! Лежи!.. Вот поправишься — тогда и подмогнешь!.. » Ведь такие-то слова и по глазам поймешь?..

Четыре небесных звездочки

ЧЕТЫРЕ НЕБЕСНЫХ ЗВЕЗДОЧКИ

Тянулась Нюська за старшими-то братьями, Ан­тошкой да Тимошкой, как мог­ла. Только как за ними угонишь­ся? Они, вон, уж за мужиков себя мнят, а Нюську вовсе за дитё счи­тают. И в игры-забавы свои не при­нимают, и от себя отгоняют. А что она, маленькая, что ли? Восьмой год пошел, чай, понимает не меньше братьев. Она, что ли, виновата, что они раньше Нюськи на свет белый народились? И отец туда же... Ладит, что Антон да Тимофей уж к взрослой жизни прилаживаются. Им, мол, в игрушки играть срок прошел. А Нюська в игрушки играет, что ли? Вон, бабушке да мамушке во всем подсобляет и по двору и в огороде.

Нет-нет да бабушка скажет: «Совсем большая Нюська выросла! Не успеешь, мать, оглянуться — приданое потребуется!.. » А бабушка зря не скажет. Как по дому работать — так Нюська большая, а как на сеновале ночь ночевать — сразу маленькая? «Замерзнешь», — твердят. А почему Антошка с Тимошкой не мерз­нут?.. Теплынь на улице, да и ночи стали длиною с воробьиный скок: не успеешь глаза сомкнуть — уж пора просыпаться. Пусть, хоть корят, хоть кричат, а нынче Нюська все свои силушки приложит, а родителей уговорит. Антошка сказывал, что они с Тимошкой до самой полуночи там, на сеновале, жуткие сказки друг дружке сказывают. Эх, послушать бы!..

Нюська вовсе не ожидала, что получится у нее все легко да скоро. Собрались братья вместе с отцом на утренней зорьке порыбалить, вот для покою баб на сеновале и решили спать. И даже супротив Нюськи братья ни слова не сказали.

Небось, за себя порадовались, что рыбалка предстоит. Только бабушка велела для Нюськи одеяльце клинышками прихватить, чтоб от утренней росы да тумана не продрогла. Да Нюська не то, что одеяльце — на шубу согласилась бы, лишь бы на сеновале ночку переспать!..

Может, врали братья, а может, отец рядом был, только никто жуткие сказы нынче не говорил. Еле-еле стемнело, а уж мужики на сеновале захрапели. А Нюське, как назло, долго-долго не спалось. Уж она и вертелась, и одеяло туда- сюда на себе теребила, и подушку сто раз переворачивала — нет сна!.. Тогда и стала она сквозь отворенную дверь сеновала глядеть на небушко. Виден был совсем малый кусочек. Ну, с носовой платочек. Но видно!.. И звездочки такие разноцветные мерцают, словно друг с дружкой разговаривают.

А интересно: какие они, эти небесные звездочки вблизи? Горячие — холод­ные? С лучиками или с ободками? Большие, а может, маленькие?.. И тут показа­лось Нюсе, что те звездочки, что на небушке мерцали, по одной тухнуть-гаснуть стали... С чего бы это? Туча, что ли, их покрыла? Ну, тогда бы разом пропали, а эти — по одной. Только что горела — и раз!.. На том месте — темнота.

Нюся решила глянуть: а как с другими-то звездочками дела? Может, и они потухли? Нюся приподняла голову с подушки, и платочек неба сразу узкой лен­точкой сделался. Тогда она встала на четвереньки и поползла к двери. Отец и братья дружно сопели и ей попенять не могли.

Когда Нюся подползла к открытой двери — своим глазам не поверила... На небушке не было ни одной звездочки, зато все они наземь осыпались. Сияли теперь в траве, на кустах, на деревьях, да ярко так!.. Нюся оглянулась на спящих мужиков: эх, разбудить бы!.. Они, небось, отродясь такого не видали? Только будить никого Нюся не стала, зато сама с лесенки вниз сторожко полезла. Боя­лась сначала: кабы звездочки небесные в траве-то горячими не оказались, про­жгут босые ноги-то!?. Но трава оказалась, как трава, и не горяча и не холодна. Да и ноги ступали, будто не по траве, а по пуху «лебяжьему».

Какой такой «лебяжий» пух — Нюська не видала, но бабушка так говаривала. Как, бывало, Нюськину подушку взобьет, так и скажет: «Не перо — пух лебяжий!» Вот теперь Нюська и ступала по такому пуху. Было приятно и на душе радостно. Больше всех небесных звездочек виднелось на кусте сирени и на траве возле. Вот она туда и пошла...

Первую звездочку она с такой опаской в руку брала, словно это был червяк- светляк али горячий уголек. Но удивило Нюську то, что небесная звездочка, хотя в ее ладони лежала, но ни тяжести, ни тепла не давала. Один свет. Но такой чистый, такой радостный, что у Нюськи даже сердечко замерло. Звездочка сияла ярко, потому и освещала всю ладошку.

Вторую звездочку Нюська положила в ладонь уж без всякой опаски. Вся ладошка теперь светилась, словно в ней свечка горела. Третья звездочка слила свой свет с двумя другими, и уж все вокруг Нюськи помогала разглядеть, но не больно ясно. Зато четвертая, как с подружками своими на ладошке встретилась - так и вовсе радужный свет вокруг разлила. Ежели Нюська так штук 20 наберет - никакого солнца не надо: так светло станет!..

И тут наклонилась Нюська, чтобы пятую небесную звездочку в руку взять... Глядь, а все звездочки, наземь просыпанные, и погасли!.. Все разом!.. Только четыре у девчонки в ладошке и сияли, свет дивный вокруг разливали. Нюська выпрямилась, бестолково вокруг огляделась — темнота!.. Свои четыре звездочки в кулаке зажала и вслух сказала: «Хорошо еще — эти успела подобрать! А то бы и они потухли!» И тут она вдруг услыхала:

—  Глупая!.. Глупая какая!.. — Голосок был тоненький и заливистый такой со смехом. Смеялись рядом, но в темноте и без света было не видать. Пришлось Нюсе свою ладонь разжать, чтобы посветлее стало. А как ладонь разжала — чуть на траву сама не уселась... Разговаривали тоненькими голосками эти самые небесные звездочки!..

—   Глупая какая!.. Нюська думает, что ловкая она: вон, звездочки собрала, а другие пропали... — Говорит один голосок, над девчонкой посмеиваясь.

—  А чего вы смеетесь? Маленькая она, вот и не понимает!.. — Заступилась за Нюську одна из них, только как тут определить: какая? Все четыре-то — на одно лицо! Нет, не лицо — на один свет?.. Нюська глядела на звездочки, слушала их разговор и ничегошеньки не понимала. Разве звезды меж собой разговаривают?..

—  Глядите! Глядите!.. Нас рассматривает!.. — Услыхала Нюська опять голо­сок звездочки и разом поняла: ведь про нее, про Нюську, они говорят, ее малень­кой называют, ее «непонимахой» считают.

—  Нет, а чего я понимать-то должна?.. — Хотела уж на них обидеться Нюся.

—   Ну, хотя бы то, отчего ты только четыре звездочки с травы подняла, а остальные пропали. — Нюсе показалось, что это та самая звездочка сказала, какая за нее прежде заступалась. Голосок у нее был понежнее да поласковее.

—  Ну, и отчего так вышло? — Спросила Нюся с улыбкой: неужто, эти крохи будут ее уму-разуму поучать?

—   А вот ты послушай!.. — Начала пояснять ласковая звездочка. — Первую звездочку ты оттого в руку взяла, что бабушке нитку в иголку вставила! Да-да!.. Ведь бабушка тебя об этом не просила. Это ты уж сама приметила, что нитка у нее в иголку не лезет, вот и помогла... Вот тебе и первая небесная звездочка!.. А другая к тебе в ладошку из-за Жульки попала. Жулька ведь тебя не просила в миску воды наливать? Сама ты догадалась, что в жару и собаки пить хотят. Вот за Жульку тебе другая небесная звездочка! Третья из нас тебе за чистую посуду досталась. Ведь не просила тебя мать ей помогать? Помнишь, к вам ввечеру соседка забежала в избу? Пока мать с нею судачила — ты уж посуду перемыла. И потом работой своей не хвалилась. Просто — сделала и сделала. Как быть долж­но. Ну, а я тебе и вовсе за простое дело досталась. Это ведь сама ты догадалась, что отцу для работы лишь мелкие гвоздочки понадобятся? Видела, как он свои­ми большими-то пальцами их из коробки вынимает-мается. Вот ты своими ма­ленькими пальчиками их для работы и повыбрала. Отец-то тебе «спасибо» не сказал, а в душе порадовался: заботливая дочка растет... Могла бы ты и еще одну небесную звездочку взять — да сама виновата! Пуговицу к Антошкиной рубахе пришила, а потом себя и похвалила да еще брату попеняла, что за руба­хой своей не следит. Кабы пришила да промолчала — еще бы одну небесную звездочку заработала! А так — не взыщи!..

—   Это что же? Ежели бы я много таких дел переделала — могла бы кучу небесных звездочек собрать? — Подивилась Нюся.

—  А то как же?.. Знамо дело: хоть 10, хоть 20! — Подтвердила звездочка.

—  И даже сто?.. — Ахнула Нюся.

—  Может, и сто!.. Только трудно это...

—  Ясное дело — трудно! — Согласилась Нюся. — Добрые дела делать, да чтоб не похвалиться... А может, их никто и не увидит, добрые дела-то?..

—  Так что ж с того, что никто не увидит?.. Мы-то к тебе попали. Значит, не так уж это неведомо осталось. Поняла?

—   Понять-то поняла. — Нюся задумалась — А ежели бы вас было сто или тыща?.. Это какой бы свет вокруг образовался?!.

—  Само собой!.. — Подтвердила звездочка. — От нас от четырех у тебя ладош­ка светится. А от тыщи — ты и сама, ровно солнышко, сияла бы... А теперь отпусти нас на небушко!.. Видишь, подружки-то наши уж все на своих местах?

Глянула Нюся на небушко — а там и вправду звездочки сияют, вернулись все по своим домам.

—  А ежели не отпущу?.. — Спросила Нюся: жаль было расставаться с эдакой радостью.

—  Так утром мы все одно растаем. Новый день начнется — новые звездочки к ночи народятся. Да и у тебя свои заботы днем появятся. А нам домой пора. Ну, прощай, Нюся!.. Помни о нас. Может, еще и свидимся...

Нюся глядела, как гасли звездочки в ее ладошке по одной. А вот где они на небе появились, Нюся не видала. Их ведь там — тыщи тыщ, и все светятся-мерцают. Где ж приметишь?

Утром Нюся проснулась на сеновале одна, правда, заботливо одеялом при­крытая. Наверно, отец перед уходом ее прикрыл. А может, и кто из братьев. Только ведь не сознаются кто?! Да оно и понятно: кому звездочку небесную не захочется заполучить? Значит, о добром своем поступке не надо вслух и гово­рить! Все равно свет себя проявит. Оттого, что добро миром правит. А добро да свет от неба не спрячешь!..Короткова Людмила Дмитриевна Орехово-Зуево педагогические сказки детям, читать текст рассказа